СЕВЕРНАЯ ПАЛЬМИРА
…Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть!
…Здесь мосты, словно кони –
По ночам на дыбы!
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки –
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!
«Петербургский романс»,
Александр Галич
Пулково. Впереди у меня короткое свидание с Санкт-Петербургом. И, несмотря на множество дел и встреч, мне хочется сделать его как можно насыщенней. Ведь каждый приезд в этот город – это как вновь прочитанные страницы в любимой книге. В этот раз Питер встречает меня неприветливо. Свинцовые тучи. Ветер с колючим снегом. Я поднимаю воротник куртки. Сегодня предо мной мрачный город, но ничего, можно заглянуть и в темные его уголки.
Санкт-Петербург – его можно любить или не любить, встав в противоборствующие «лагеря» москвичей и петербуржцев, но вот остаться к нему равнодушным невозможно. Этот город точно обладает своей душой, которая видна и чувствуется повсюду. Идя его улицами, ощущаешь магнетизм Северной Пальмиры, исходящий от каждого дома, сквера, моста. Это удивительное чувство.
Прощай, Васильевский опрятный,
огни полночные туши,
гони троллейбусы обратно
и новых юношей страши,
дохнув в уверенную юность
водой, обилием больниц,
безумной правильностью улиц,
безумной каменностью лиц.
«Петербургский роман», Иосиф Бродский
В этот приезд я останавливаюсь на Васильевском острове. В небольшой, но очень уютной гостинице. Васильевский – место уникальное, такой своеобразный город в городе. Местные ласково называют его «Васькой» и шутят, что тут вы без проблем можете прожить всю жизнь: родиться, пойти в детский сад, потом в школу, отучиться в университете, устроиться на работу и быть похороненным неподалеку от дома. Тут все рядом.
По задумке Петра он должен был стать центром новой столицы. Именно на нем он начал выделять участки для строительства домов соратникам, вельможам и иностранцам. Приглашенные из Европы ремесленники и художники поселились отдельной общиной, получившей название Французская слобода. Живший в ней известный архитектор Жан-Батист Леблон три года оставался главным городским зодчим и разработал первый генеральный план города с центром на Васильевском острове. Многие памятники архитектуры: дворцы, театры, магазины в историческом центре – были спроектированы французами, жившими в слободе.
Васильевский остров должен был стать подобием Венеции, где вместо дорог должны были проходить параллельные улицы-каналы. Они даже были прорыты, но в итоге от этой идеи было решено отказаться. Но линии остались: улицы в центре до сих пор называют порядковым числительным и линией. Берег самого первого канала, находящийся напротив Первой линии, долго оставался безымянным, пока здесь в 30-х годах XVIII века не появился Кадетский корпус, и линия обрела название Кадетская. Первоначально корпус находился в бывшем дворце Меншикова на набережной Невы, но позже ему отдали все земли Французской слободы, где расположились плац и корпуса. Это первый Кадетский корпус Санкт-Петербурга. Сотни известнейших людей прошли через его стены. Во многом именно его выпускниками и ковалась Российская держава. Проходя мимо, всматриваясь в его окна, вспоминаешь интересные факты из его истории. И хотя бы на некоторых из них невозможно не остановиться. К примеру, здесь началась эра воздухоплавания в России. 20 июня 1803 года в саду корпуса состоялся первый в России полет на воздушном шаре. Пришедшие в сад Кадетского корпуса зрители увидели солдат, державших за тросы огромный разрисованный шар, под которым был разведен огонь. Шар был построен братьями Монгольфье. За то, чтобы увидеть полет, необходимо было заплатить немалую по тем временам сумму – два серебряных рубля. Несмотря на цену, сад был забит желающими увидеть небывалое зрелище. Лучшие места у стартовой площадки заняли представители императорского двора во главе с Александром I.
Шар успешно взмыл в воздух и проплыл над Петербургом. Приземлился он в районе Охты. В корзине находились известный французский воздухоплаватель Жак Гарнерен и его супруга.
А 30 июля вместе с Гарнереном в небо поднялся генерал Сергей Лаврентьевич Львов, герой Очакова и Измаила. Личность интереснейшая. Любимец Потемкина. Картежник и кутила. От долгов его не спасла даже женитьба на дочери богатейшего промышленника Демидова. Перед полетом Львов так объяснит присутствующим свой поступок: «Я бывал в нескольких сражениях, видел неприятеля лицом к лицу и никогда не чувствовал, чтоб у меня забилось сердце. Я играл в карты, проигрывал все до последнего гроша, не зная, чем завтра существовать буду, и оставался так же покоен, как бы имея мильон за пазухой. Наконец, вздумалось мне влюбиться в одну красавицу полячку, которая, казалось, была от меня без памяти, но в самом деле безбожно обманывала меня для одного венгерского офицера; я узнал об измене со всеми гнусными ее подробностями – и мне стало смешно. Как же, думал я, дожить до шестидесяти лет и не испытать ни одного сильного ощущения! Если оно не далось мне на земле, дай поищу его за облаками: вот я и полетел».
Полет обошелся Сергею Лаврентьевичу в 2000 рублей серебром, только за такую огромную сумму воздухоплаватель согласился взять с собой в полет русского пассажира. Некоторые историки считают, что император Александр I и его генералитет решили выяснить возможность использования аэростатов в военных целях, а старый генерал выполнял их поручение. Но по другой, более правдоподобной, версии, Львов часто жаловался царю на отсутствие острых ощущений, и благосклонный к нему монарх пошел генералу навстречу и оплатил воздушное путешествие. Но среди присутствующих были и те, кто высказывал совсем другое мнение относительно целей полета генерала. Сослуживец Львова, известный дипломат, писатель и мастер эпиграмм Александр Семенович Хвостов, высказал мысль, что:
«Генерал Львов
Летит до облаков
Просить богов
О заплате долгов».
Но какая бы причина ни была главной, в шесть часов вечера воздушный шар с Гарнереном и Львовым поднялся в петербургское небо. Сергей Лаврентьевич был в парадном мундире при всех орденских лентах, а в руке держал небольшой флаг, которым, поднявшись в воздух, размахивал. Аэростат полетел в сторону Финского залива, постепенно набирая высоту до 2500 метров. Но ветер переменился, и шар сел в районе Красного Села. После приземления генерал заметил: «За пределами нашей атмосферы я не нашел ничего, кроме тумана и сырости: немного продрог – вот и все». Несмотря на недолгий полет, именно генерал Львов – первый русский человек, поднявшийся в воздух на аэростате. Разочарованный от полета Львов не сумел получить славы у современников за этот подвиг. Молодые и острые на язык дворяне сравнивали его с Бабой-ягой в ступе и всячески потешались над старым генералом. Ветеранам пришлось его даже защищать. Адмирал и старый друг Львова Шишков, один из самых уважаемых людей страны, так успокаивал его: «Позвольте одному из почитающих Вас приятелей Ваших изъявить перед Вами свои чувства; позвольте поздравить Вас с благополучным окончанием, сколько достойного любопытства, столько же и страшного путешествия, на которое не всякий пустится:
Хотя ум сердце и толкает,
Твердя тихонько: «полетим»;
Но сердце, сжавшись, отвечает:
«Постой, посмотрим, поглядим».
Мне кажется, можно Вас с этим и поздравить; ибо путешествие Ваше на воздушном шаре по многим причинам долженствует Вам быть приятно: во-первых, хотя в решимости и твердости духа Вашего никто не сомневался, однако ж это было новым и неоспоримым тому доказательством. Во-вторых, Вы удовлетворили любопытству своему и видели то, чем немногие похвалиться могут. В-третьих, Вы опытом узнали (выключая немногих, недоброжелательствующих Вам), сколько Вы любимы, потому что многие в здравии Вашем принимали искреннее участие. Все сии причины совокупно оправдывают мое приносимое Вам поздравление и делают оное чистосердечным».
Футбол – «Зенит» – Питер. Кажется, это синонимы, да так и есть на самом деле. И зная отношение питерцев к футболу, я не могу не отметить, что в сквере Кадетского корпуса и начинался российский футбол. В 1897 году здесь состоялся первый в России официальный футбольный матч. 24 октября на плацу Первого кадетского корпуса встретились команды Василеостровского общества футболистов (ВОФ) и Кружка любителей спорта КЛС, или просто «Спорт». Футболисты «Спорта» проиграли василеостровцам со счетом 6:0. Василеостровское общество футболистов существовало к тому времени уже 6 лет. В составе этой команды были в основном англичане, игравшие намного лучше россиян.
Петербургские журналисты писали о прошедшем матче: «Англичане отличались сыгранностью и техничностью, а русские – самоотверженностью». По условию, состязание должно было продолжаться полтора часа с одним перерывом. Матчи той поры были совсем не похожи на современный футбол и отличались необычайной жестокостью. Игроки боролись по колено в грязи, играя практически без правил. Футболисты часто покидали поле без зубов, с разбитыми руками и ногами. Мяч редко гостил на земле, летая по воздуху от игрока к игроку и от ворот до ворот. Защитники старались как можно выше отбить мяч, а наиболее высокая «свеча» вызывала одобрительные аплодисменты публики. Вратари редко ловили мячи, стараясь просто отбить их руками или ногами. Считалось особенно удачным финтом – отбить летящий мяч к центру поля или ударом кулака по мячу сверху, рикошетом от земли «зажечь свечу». Именно это вызывало бурный восторг трибун. Для нападающего же высшей доблестью считалось занести мяч в ворота вместе с голкипером. Судьи сквозь пальцы смотрели на толчки, удары по ногам и даже захваты как в регби. Борьба считалась проявлением спортивного характера, мужества и атлетизма.
Но вот Меншиковский дворец остается, и, пройдя по Благовещенскому мосту, я как-то незаметно, отвлечась только на какую-то свадьбу, оказываюсь у сердца города.
Но северный город – как призрак туманный,
Мы, люди, проходим как тени во сне.
Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный,
С рукою простертой летишь на коне.
Валерий Брюсов
18 августа 1782 г. на Сенатской площади Санкт-Петербурга был торжественно открыт памятник Петру I – знаменитый Медный всадник. В качестве его постамента был использован Гром-камень, монолит весом 2 тысячи тонн. За его доставку на место была выбита памятная медаль с надписью «Дерзновению подобно. Генваря, 20. 1770». Я стою там, где к его подножию жалось каре декабристов. В последних минутах уходящего дня я всматриваюсь в фигуру Петра, но не вижу ничего. Нет того чувства, ни щемящего, ни восторженно-возвышенного. Ничего. В следующий раз. Это не последняя попытка.
Исаакиевский собор – визитная карточка Северной столицы, а затем Дворцовая площадь. Непогода проредила толпы людей. Можно идти не спеша, в очередной раз поражаясь громадам имперской России.
Храмы Санкт-Петербурга – это имперские храмы. Их вид поражает величавостью. Внутри Казанского приходит на ум Святая София в Константинополе – Стамбуле. Москва в этом плане чуть проще. В церквях ее княжески-царская Россия – Московская Русь. А питерские громады давят на воображение – всем своим видом показывая могущество империи. В этом различии и рождается, наверное, спор о двух столицах, но это все равно что спор славянофила и западника. У каждого своя правда, свои факты и своя аудитория последователей. Окончательного ответа не будет. И тут прав, конечно, Розенбаум в своих строках: «Но коль выпало мне питерцем быть, никогда Москва не станет родной…». Слишком уж разные по природе эти города. Не похожи они друг на друга. Но побывать в них должен постараться каждый, кто хочет понять историю России, ее внутреннюю составляющую. Ведь Санкт-Петербург – это не просто город, это история страны, в каждой улице, в каждом доме, да в каждом камне мостовой. Это город Империи, город, без которого Россия никогда не будет Россией.
Канал туманный Грибоедов,
сквозь двести лет шуршит вода,
немного в мире переехав,
приходишь сызнова сюда.
Со всем когда-нибудь сживешься
в кругу обидчивых харит,
к ограде счастливо прижмешься,
и вечер воду озарит.
«Петербургский роман», Иосиф Бродский
Темнеет. Я иду вдоль канала Грибоедова путем Александра II. Где-то здесь, по заверениям горожан, призрак Софьи Перовской машет белым платком, отдавая в очередной раз приказ Гриневскому с бомбой. Поразительно, но колосс Спаса на Крови построен на пожертвования, а не за государственный счет. Вот и Дворцовый мост, а за ним вечные часовые «василеостровского караула» – ростральные колонны-маяки.
Гудит буксир за Летним садом,
скрипит асфальт, шумит трава,
каналов блеск и плеск канавок,
и все одна, одна строфа:
течет Нева к пустому лету,
кружа мосты с тоски, с тоски,
пройдешь и ты, и без ответа
оставишь ты вопрос реки.
«Петербургский роман», Иосиф Бродский
Раннее утро. Да, по правде, еще ночь. Но уже не спится. Иду к Большой Неве мимо мореходки. Ночь в этом городе особенная. Ведь в этих переулках бродили и граф Калиостро, умножающий злато и лечащий безнадежно больных, и Папюс, пророчествующий царской семье и пишущий свою «Практическую магию». Здесь засияет и закатится звезда Распутина, убийство которого остается одним из самых резонансных и загадочных преступлений ХХ века. Поэтому и вглядываешься в темные окна училища – вдруг мелькнет в них призрак солдата с темным лицом. Нет, не мелькнул, значит, не предвидится кораблекрушения в ближайшее время.
Смотровая площадка. Влево Крузенштерн, а справа в ночной подсветке Успенская церковь. Она и в темноте красива. А чуть впереди застыла С-189. Она почти неразличима в ночной Неве. Прохожих нет. Город спит. Я иду по набережной, а в ушах ДДТ:
Чёрный пёс Петербург – морда на лапах,
Стынут сквозь пыль ледяные глаза.
В эту ночь я вдыхаю твой каменный запах,
Пью названия улиц, домов поезда.
Вот уже и Горный институт с знаменитыми скульптурными группами. Курю и смотрю на «Красина». Вспоминаю, как радовался, найдя в филателийном магазине марки с ледоколами. Помню, что на марке с «Красиным» был мой год рождения. Теперь можно идти обратно.
До «Сапсана» еще несколько часов. А впереди у меня Биржевой мост и Петропавловская крепость. «Я брожу по Петербургу без цели. Вечереет. Над Невой пурпур зари. Четкий шпиц крепости пронзает небо. У крепостных дубовых ворот трехцветная будка: символ нашего рабства. За белой стеной темная пасть коридора. По каменным плитам эхо шагов. В камерах мрак, решетка окон. Ночью трепетный бой курантов. Великая скорбь на всю землю. Многие из моих друзей повешены здесь. Многие еще будут повешены. Я вижу низкие бастионы, серые стены. Мало сил отметить, мало сил разбить камень о камень. Но ведь день великого гнева придет . . . Кто устоит в этот день?» В. Ропшин (Борис Савинков) «Конь бледный». Ответить на этот вопрос получится самому автору этих строк. Ведь «Революция пожирает своих детей», как сказал Дантон.
Крепость построена вплотную к берегам острова, чтобы исключить высадку противника, а отсутствие крепостных башен – это инженерный ход, так открывается лучший обзор для обстрела вражеских судов. Петропавловская крепость не раз приводилась в боевую готовность, но участия в боевых действиях не принимала. У нее оказалась другая судьба – «русской Бастилии», главной политической тюрьмы императорской России. «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать!» – как сказал Рылеев, после того как его веревка оборвалась. Рядом с усыпальницами российских царей томились царевич Алексей, княжна Тараканова, Радищев, декабристы, петрашевцы, народовольцы и многие-многие другие.
8 ноября 1925 года Ленинградский совет решил разрушить Петропавловскую крепость – памятник тирании, а на ее месте построить стадион. Решение было отменено, и крепость осталась на своем месте. Ночная прогулка еще не выветрилась из головы, и мысли снова убегают на мистическую сторону Питера. Вместе с неснесенной твердыней остались на месте и ее призраки. Привидение княжны Таракановой появляется обычно у Трубецкого бастиона. Зная историю загадочной дамы, глупо думать, что такая фигура исчезла бы без следа.
Еще петербуржцы верят, что призраки пяти казненных декабристов бродят по кронверку Петропавловской крепости. Первое упоминание о них относится к середине XIX века. Полицейский Карнаухов, составивший донесение о «пяти смутных фигурах», был даже уволен за это из «органов». Члены образованного в 1925 году Союза воинственных безбожников решили пресечь эти вредные слухи. Руководитель Союза товарищ Вайншток задался целью изловить духов. Четыре ночи дежурили «охотники за привидениями», но стать братьями Винчестерами у «воинствующих безбожников» не вышло. Призраки им не появились. Видно, у сидевших в засаде было все впереди, ведь, по легенде, видеть их могут только те, кому предстоят серьезные жизненные испытания. А вот кто встречал их, говорят, что призраки выглядят как ряд теней, похожих на мужские фигуры в накинутых на плечи шинелях и с поникшими головами.
Иду к «Авроре». Для меня именно этот крейсер был символом Ленинграда. Это первое, что приходило на ум советскому школьнику, когда заходила речь о «колыбели революции». Москва – это мавзолей у стен Кремля, а Ленинград – это «Аврора». Единственное, мне в детстве очень хотелось, чтобы на долю крейсера выпало бы больше боевых свершений. Казалось, что были более достойные корабли, с борта которых прозвучал бы исторический залп. Как-то так я тогда рассуждал. Кутаясь от ветра, покупаю недалеко от «Авроры» фигурку зайцев для дочери, а для супруги ее тезку – Екатерину. Впереди у меня еще Сампсониевский мост и Финляндский вокзал с Лениным. У вокзала, глядя на Ильича, размышляю – то ли юркнуть в метро, то ли дальше. Решаюсь – к Литейному.
Моста Литейного склоненность,
ремонт троллейбусных путей,
круженье набережных сонных,
как склонность набожных людей
твердить одну и ту же фразу,
таков ли шум ночной Невы,
гонимой льдинами на Пасху
меж Малоохтенской травы.
«Петербургский роман», Иосиф Бродский
В Питере 342 моста, но самым загадочным почему-то считается Литейный. Он стоит на месте старинной переправы на пути из России в Швецию. И место этой переправы всегда пользовалось дурной славой. А еще здесь Петр I сбросил в воду «кровавый» камень. Якобы в древности племена, жившие у Невы, поклонялись ему, называя Атакан, принося даже человеческие жертвы. Именно влиянию этого камня и приписывают все несчастья, происходящие тут, а их бывало не мало. Есть даже городская легенда, что на месте Литейного моста появляется мост-призрак, заманивающий путников. А в донесениях полиции XIX века есть отчеты, что из-под моста вылезает «различная нечисть», «поганые рожи корчит да срамные слова кричит». Но я в очередной раз миную Литейный без происшествий.
Вот и Московский вокзал. Но нет грусти от расставания. Я понимаю, что не раз еще сюда вернусь. Пройду гранитными берегами этого города, вдыхая ветер с Невы. Ведь Санкт-Петербург каждый раз дает что-то новое, что-то такое, что заставляет тебя возвращаться в него снова и снова.
Автор Кирилл Горлов
