О Театре на Юго-Западе мы поговорили с его художественным руководителем , Заслуженным артистом Российской Федерации, актером театра и кино, режиссером Олегом Леушиным.
Мы всегда открыты и разнообразны, что, в общем-то, нас и спасает уже много лет
– Олег Николаевич, насколько я знаю, Вы не совсем из театральной семьи. Расскажите о своем детстве, родителях и о том, что Вас привело в театральный институт.
– О родителях… Нет, вы знаете, отчасти у меня театральная семья. Мой родной отец на заводе участвовал в команде КВН, играл в игры для веселых и находчивых. И, наверное, что-то от него мне передалось. Мама всю жизнь работала обыкновенной машинисткой. Она вышла замуж второй раз, и мы переехали из города Свердловска в Верхний Тагил. Отчим тогда был лесником, и почти целый год я провел просто в лесу, даже медведя видел живьем. Много было впечатлений.
А мой творческий путь начался еще в садике – я играл ежика. Как сейчас помню, мне выдали костюмчик, комбинезон такой, и мы с мамой ночью из бумаги делали конусы, красили их в какой-то цвет черненький и приклеивали на этот комбинезон, чтобы было похоже на иголки. На следующий день на утреннике я в этом костюмчике и маске ежика читал стихи. Потом, на Новый год, я был зайчиком. И это был мой позор. Костюмчик, который мне выдали, был почему-то маловат, а на представлении надо было весело танцевать вокруг елочки. И вот представьте ситуацию, я весело танцую вприсядку, и у меня расходится снизу по шву этот комбинезончик. Мне было так стыдно, а ведь надо танцевать, ну я прижался спиной к елочке и так и танцевал. Ой, позор… Никто этого не заметил, конечно, тем более под хвостиком, но мое внутреннее ощущение неловкости было. И все, с тех пор я бросил сцену.
Но сцена меня все-таки нашла. Началась школа. В советское время были разные конкурсы, дни памяти, праздничные мероприятия, на которых я читал стихи. В старших классах «А ну-ка, девушки!», «А ну-ка, мальчики!», выпускные балы, школа фехтования, театральный кружок, три года балета…
В общем, как-то меня все это догоняло, догоняло, и, в конце концов, лет в 13–14 я сказал маме: «Я буду артистом!» Мама сразу: «Ты что, сынок, они же все проститутки». На что я ответил: «Мам, тогда я буду самой лучшей проституткой!» Потом мое мнение несколько раз менялось, и то я хотел бы быть моряком дальнего плавания, то еще кем-то, но в 17 лет я все-таки поступил в театральный институт. Отучившись там год, я сбежал сам от себя в армию на Дальний Восток. Два года я сидел возле китайской границы в противотанковой дивизии артиллерийских войск. Но и там меня догоняла сцена. Армейская история, она такая: и запевалой в своей батарее был, и концерты со стихами готовил, и два года подряд новогодние мероприятия.
В общем, сцена меня не отпускала, и, вернувшись из армии, я восстановился в институте. И вот сегодня, какой год, двадцатый наступил? Вся эта история официально у меня началась с 1985 года.
– Первую свою роль помните? Ну, не считая ежика.
– Это было на третьем курсе, по-моему, мы делали спектакль «Носороги» по Эжену Ионеско. Я играл носорога – это была моя первая большая роль, за которую я потом получил приз «За лучшую эпизодическую роль» на театральном фестивале «Авансцена 90-х». Сам Олег Павлович Табаков мне его вручал на сцене. Наверное, вот это была первая такая роль.
Я помню первую роль в этом театре. Я пришел в 1992 году, тогда как раз ставили спектакль «Ромео и Джульетта». В то время я еще не понимал, как тут все работает, что это за театр. Знал только примерно, потому что был знаком до этого с Виктором Васильевичем Авиловым и Алексеем Сергеевичем Ваниным, которые меня сюда, собственно, и привели, показав Валерию Романовичу Беляковичу. Прихожу я в первый день на работу, и меня сразу пробуют на Ромео. Ну, какой там опыт еще, я только из института. В итоге, доверили мне роль Петра.
Мы начали репетировать и ровно через две недели выпустили спектакль. Тут всегда так было: две, максимум три недели и все – спектакль готов с нуля. Когда была премьера, я вообще ничего не соображал. Мне всегда говорили записывать, куда идти и что делать, а я в ответ: «Да нет, молодой ум. Я все запомню». День премьеры. Музыка. Свет. И я потерялся. Вцепился за одного из своих партнеров, в Александра Наумова, и весь спектакль рядом с ним так и проходил с вопросами: «Сань, а что мы сейчас делаем? А куда мы идем?» Это был дикий стресс для меня. За две недели сделать спектакль, декорации, свет, костюмы, выучить артистам текст, мизансцены и прочее. Причем мы делали все это сами, своими руками. Это было невозможно, казалось мне тогда. Нет, возможно. Все возможно. А сейчас по-другому мы уже не можем работать. Спектакль рождается на зрителях, мы делаем структуру и сразу в обкатку. Нет у нас такого понятия, как застольный период: а давайте почитаем по ролям?.. Нет. Сразу на сцену, а сцена уже подсказывает, что и как. Поэтому наши спектакли всегда такие динамичные, свежие, живые.
– Олег Николаевич, Вы сказали, что в юности занимались фехтованием. Я даже знаю, что были чемпионом Верх-Нейвинска. Расскажите подробнее. Навыки шпажиста в театре или кино пригодились?
– Ну, в кино мне не довелось сниматься в подобных фильмах. Хотя нет, был один фильм Олега Ряскова «Слуга государев», я в нем играл шведского офицера в сцене Полтавской битвы. Мы были совершенно жутко костюмированы, у всех были шпаги, но вот искусство фехтования мне там не пригодилось, потому что мы сразу сдались в плен, и повоевать не удалось. А в институте мне это, конечно, очень пригодилось. У меня была оценка 10 по фехтованию, потому что я левша и фехтовал левой рукой. Для противников это было очень сложно, но когда мне вдруг попался соперник левша, вот тут у меня все диагонали поменялись. Было невероятно тяжело у него выиграть, но в итоге я справился.
А в институте меня научили еще и правой рукой фехтовать. Поначалу это было дико неудобно, но как-то приноровился потом. Так что в театральном я владел шпагой двумя руками одновременно. Все это очень помогало, когда мы ставили бои. А вот в Театре на Юго-Западе уже особо со шпагой не развернешься. Вы наши потолки видели? Всего три метра. Да и Валерий Романович нас учил, что в театре нужна аллегория. Вот в том же спектакле «Ромео и Джульетта» у нас нет шпаг, но есть бои. И эти бои решены за счет режиссерского хода – у нас алюминиевые трубки «а-ля шпаги», но эффект от этого боя, от его художественной постановки, потрясающий. В таких сценах я избегаю натурализма, это опасно, как минимум. Хотя у меня в детском спектакле «В поисках сокровищ» есть два капитана, один из которых положительный герой, а другой отрицательный, пират. Вот они дерутся на настоящих шпагах.
Я попросил своих друзей, мастеров спорта по фехтованию, Виктора и Олега Мазуренко, сделать постановку этого боя. И хоть они мастера европейского исторического фехтования на всех видах клинкового холодного оружия, я все равно каждый раз переживаю, чтобы шпага не сломалась и никуда не улетела, ведь в зале дети. Поэтому мы всегда ищем выходы, как создать эффект при минимуме таких травмоопасных вещей.
– Что представлял из себя Театр на Юго-Западе, когда Вы в него пришли? Ваши первые впечатления.
– Вы знаете, театр этот родился из самодеятельных артистов. Ни у кого из них не было театрального образования, кроме Валерия Беляковича, который все это смог сгенерировать и направить в нужное русло. Он нашел это здание и создал совершенно потрясающий самобытный театр. Когда я пришел в Театр на Юго-Западе, во-первых, полтруппы были родственники – братья, сестры, жены, мужья. То есть было полное ощущение семьи. Мы всегда Новый год встречали здесь, играли музыкальный спектакль, а потом зрители и артисты спускались в буфет. Вечеринка с поздравлениями, на сцене танцы. А представьте, буфет был в два раза меньше, чем сейчас. Вот, где этот столб, было перегорожено, там была техническая зона. На этом пространстве 200 человек помещалось, но это было весело.
В театре тогда артистов около двадцати человек играло, это сейчас уже сорок с лишним. У основателей как раз пошел период, им где-то по 40 лет было, когда люди в самом соку, уже обрели дух театра, познали профессию и все тайны актерского мастерства. Опыт есть и жизненный, и человеческий, и творческий, но это состояние молодости и бесшабашности тоже было. Сейчас, с годами, мы стали остепеняться. Здесь уже редко когда происходят какие-то массовые мероприятия. Хотя этот Новый год некоторые артисты нашего театра, которые еще не устали за сезон, встречали вместе с нашими зрителями, был небольшой концерт. Конечно, того масштаба уже нет, но и время немного изменилось. Все обзавелись семьями, детьми, хочется уже тишины и покоя.
А сегодняшний основной костяк тех, кто держит репертуар, хоть и подходит к тому возрасту, в котором были те, кто был здесь, когда я только пришел, все же представляет уже другое поколение. Некоторые из них не застали того духа советских времен. Я помню, в детстве, у нас дома во дворе были построены как бы буквой П, а люди – заводские, рабочие в них переехали. Так вот, дед мой, чтобы получить квартиру в одном из этих домов, кирпичи клал, дежурил, помогал. Семья у нас была большая, и мы получили четырехкомнатную квартиру. Мне тогда лет 5–7 было. Так вот в центре этих домов сцену построили, и когда праздники были, Новый год, Первое мая, Девятое мая, Седьмое ноября, свадьба чья-то и так далее – народ выходил на улицу, и вместе все праздновали, с баянами, балалайками. Весело было.
Да и у нас в семье, когда родственники собирались, мы всегда пели, а я был запевалой, все песни знал. По выходным в лото играть любили, по копеечке ставили, чтобы интерес был. Я иногда выигрывал, а для ребенка это было хорошее подспорье на мороженку. (Улыбается.) Да и детьми мы тогда во дворе собирались, в «казаки-разбойники» играли, в «выше ноги от земли», в ножички, в лапту. А уж какой у нас был штаб на деревьях. Да и чего только не было. А сейчас бедные дети сидят по своим норам в гаджетах. Нет уже того духа озорства.
– Какую роль сыграл в Вашей жизни создатель и первый руководитель Вашего театра Валерий Романович Белякович?
– Он мой театральный отец – вот и вся роль. Он меня воспитал как театрального сына. Если посмотреть на мой репертуар, сыгранный за четверть с лишним века в этом театре, то увидите, что не всякий артист столько ролей получает. Он мне такую возможность дал.
У нас был контакт с обеих сторон: мое стремление творить и его желание творить и искать что-то новое. Видимо, в этом мы и нашли понимание в свое время. И это понимание дало свои результаты. Жалко, что так мало все это… Сейчас у меня было бы гораздо меньше проблем. Был бы я себе артистом. Это было золотое время, когда ты отвечаешь за себя, за свою роль. А сейчас… Столько всего. Я же никогда этому не учился. Все «на практике и с колёс», что называется – движение вверх. Мы же все артисты, мы все с характером. К каждому нужен свой подход: с кем-то пожестче, с кем-то помягче.
– Есть ли спектакль наиболее родной, лучше всего характеризующий Театр на Юго-Западе. На какие постановки Вы бы рекомендовали пойти людям, еще не знакомым с Вашим творчеством?
– С классики надо начинать. Самый «бренд», что называется, определяющий лицо театра и его эстетику, – это «Мастер и Маргарита». Потом, я считаю, следующий шаг: «Портрет Дориана Грея». Это совершенно «юго-западная» история, немного усовершенствованная в каких-то вещах. А дальше уже по списку, потому что список у нас очень длинный – за 40 спектаклей.
– Как Вы справляетесь с таким количеством спектаклей?
– Прекрасно. Спектакли идут редко: раз в месяц, а некоторые через месяц. И ты каждый раз выходишь почти как на премьеру. И это дает определенный драйв, который не позволяет тебе расслабляться. Ведь ты же не помнишь, как ты играл в прошлый раз, поэтому всегда все по-новому. И для себя артист открывает какие-то совершенно новые нюансы, интонации, новые полутона и ходы. В этом и есть прелесть актерского мастерства.
– В беседах с театральными режиссерами я сталкивалась с мнением, что не все произведения надо ставить на сцене или экранизировать, а просто читать и наслаждаться. И «Мастер и Маргарита» одно из них. И, конечно, еще ореол мистики этого произведения. Можно рассказать об истории создания этой постановки, но и, конечно, об интересных случаях, если они были, связанных с этим спектаклем?
– Никаких случаев не было. Когда Виктор Васильевич Авилов, еще будучи во здравии, играл Воланда, а он первый исполнитель этой роли, то привел на спектакль батюшку. А батюшка такой боевой был, первую чеченскую прошел в качестве священника и в церкви службы вел. Так вот, пришел он после спектакля к нам и сказал: «Спасибо большое. Какой светлый и чистый спектакль. Божественный практически». Здесь ведь мысли наши, которые нам в этот шаблон втолкнули. Вот, мол, мистика. Ну что за мистика? Кто во что верит. «Каждому по его вере», – слова Воланда из «Мастер и Маргарита».
А история создания этого спектакля потрясающая. Во-первых, сценография – на сцене висят восемь оцинкованных листов, которыми крышу кроют. Делали мы как-то очередной ремонт в театре, а у нас была пристройка наверху, где хранились декорации, и надо было крышу перекрывать. И вот мы друг за другом через сцену таскаем эти листы здоровые, они гремят, и тут, в какой-то момент, сидящий на рядах Валерий Белякович, у которого в планах уже есть «Мастер и Маргарита», резко произносит: «Стоп! Все замерли! Ну-ка быстро повесить вот эти листы сюда и сюда». Мы с бригадой, а я в то время еще монтировщиком подрабатывал в этом театре, несколько листов поставили, засверлили, подвязали. Белякович: «Ну-ка постучи». Листы: «Бу-бу-бу». «А ну-ка выйди из-под него». Листы: «Бу-бу-бу». Так вот оно это и родилось. Что это такое? То ли это вехи истории, то ли это страницы рукописи, а может, это здание Москвы. Это все символы и образы, и эта сценография, которая вот таким образом, из ниоткуда родилась, ничего из себя конкретного ведь не представляет, но в ней столько заложено метафор. Все это создает свою атмосферу, а в этом и есть прелесть.
И так, в общем, со всеми спектаклями, которые зарождаются в Театре на Юго-Западе. Нам вообще привычен минимализм, то есть, по возможности, без реквизита, лаконичные декорации. Во-первых, самая бытовая проблема – негде хранить. Где мы наставим столов, колонн красивых, комодов? Куда их девать? Некуда. Слава богу, есть добрые люди, которые нам позволяют бесплатно хранить наши декорации вне театра. У Романыча вообще была идея, чтобы сделать одну декорацию на все спектакли, чтобы она как-то видоизменялась. Но не получилось это, да и нужно ли? Наверное, нет. Все равно каждое произведение имеет свой момент.
И я пытаюсь работать именно в этом ключе. Все спектакли, которые я сделал в этом театре, тоже направлены именно на такую лаконичность, но в то же время ассоциативность и функциональность. Например, на спектакле «Портрет Дориана Грея» только помост и окно, где портрет, и больше ничего нет на сцене. В спектакле «Любовь и голуби» – помост и еще помост, который символизирует голубятню. Вот из последнего, в премьере «Примадонны», декорации – это шесть вертящихся больших зеркальных турникетов, через которые артисты бегают, входят и выходят на сцену. Все лаконично и функционально.
– Театр на Юго-Западе был всегда, можно сказать, семейным театром. У Вас получилось продолжить эту традицию? Какого это – работать в кругу семьи? Наверное, и ответственность намного больше, и требования?
– Как сказать, получилось или нет. Я ведь со своей супругой здесь, в театре, познакомился. Здесь служат не только мои дети, но и дети основателей театра. Тут недавно у нас проверка была. Проверяли, как мы ведем всю нашу административную часть, приказы потребовали, список сотрудников и кто в театре родственники. А нас тут есть несколько семейных пар, включая руководящий состав. Но ведь если мы говорим о династиях рабочих, например, на шахте о династиях шахтеров, то претензий ни у кого нет. Если мы говорим о цирке и цирковых династиях, тут тоже вопросов не возникает. Почему тогда здесь, в театральной среде, они возникают? А что ребенку делать, если он в такой атмосфере растет? Слесарем на завод идти? Конечно, есть случаи, когда дети великих артистов или режиссеров идут своей стезей, но чаще всего зов предков тянет их за собой. Хотя, тут вы правильно сказали, что это накладывает определенную ответственность, чтобы не сказали: «Ой, дочка (или жена). У нее все главные роли». Вот этого нельзя допускать. А если уж я доверил какую-то роль, то и спрашивать и ругать буду больше. Баланс этот всегда надо соблюдать.
Но у нас на сцене и другие режиссеры ставят, и у всех есть возможность высказаться творчески. А если кому не хватает места на основной сцене Театра на Юго-Западе, то у нас еще сцена внизу, в «Арт-Кафе», есть. Там вообще полная демократия: что хочется, то и делай. Главное, чтобы пришли зрители, и чтобы был успех. Как говорил Жванецкий: «Зрители голосуют кошельком». Не важно, родственник ты или нет, но если ты бездарность, то нечего тебе здесь делать. Поэтому, с профессиональной точки зрения, для меня родственных связей тут в принципе не существует. Здесь работа, а семья – это дома. Вот, допустим, моя супруга – художник по костюмам. У нее есть свой вкус, понятия о стиле, и в этом стиле мы совпадаем, тут я ей доверяю. Но иногда бывают моменты: вот ты репетируешь, тебе надо ситуацию понять, которую ты для себя видишь, и артист что-то свое предлагает, и тогда не надо мне параллельно в ухо что-то говорить. Я закончу, скажи. Нет, она тоже творческая личность. А я не могу сразу воспринимать с двух сторон, я не Юлий Цезарь. Поэтому приходится иногда и дома извиняться. Так что никаких семейных отношений в профессиональных быть не должно. И это касается не только семьи, а просто человеческого качества, актерского качества. Что бы у тебя там, в семье, ни происходило – неважно, это нельзя тащить на сцену, в гримерку. Да, так иногда происходит, мы не идеальны. Но это сразу разрушает атмосферу. И думаешь, ну, тогда сублимирую это в какую-то историю, которая на сцене мне поможет. Не у всех получается, не всем удается, но чаще всего мы это умеем.
– Валерий Романович Белякович был феноменально плодотворен. Он мог сделать спектакль за считанные дни. Получается следовать его традиции?
– Думаю, что получается. Сцена Театра на Юго-Западе не простаивает, ведь не я один здесь ставлю. Буквально на днях Олег Анищенко выпустил «Зойкину квартиру». А Максим Лакомкин – премьеру «Циники». Материал страшнейший, но он сумел обличить его в форму, и достаточно интересную. Кажется, что это совершенно не «юго-западный» материал, но, на мой взгляд, абсолютно «юго-западный» спектакль. Он без наших дико открытых эмоций, тут по-другому – эти эмоции внутри. Там есть свои недочеты, но спектакль только родился, он еще обкатается, обживется. Да и я периодически выползаю как режиссер. Есть определенного рода планы. А сейчас Наталия Бухальцева, еще один молодой режиссер, будет новый спектакль репетировать. Поэтому мы такой темп и поддерживаем, но не за счет одного человека, а за счет команды.
– Есть ли роль в театре или кинематографе, наиболее близкая Вам по духу?
– Из тех, которые сейчас идут в театре, для меня знаковая роль – Наполеон. Во-первых, это одна из последних моих работ с Валерием Романовичем. А во-вторых, это масштаб личности моего героя. Хотя до этого у меня был Калигула, но на этой роли я рос. Она досталась мне еще тогда, когда мне было, как и Калигуле, 29 лет. Я ее уже давно перерос, и даже текст пришлось в какой-то момент поменять немного. К тому же за почти 20 лет в этой роли я так овладел всеми этими ходами и нюансами, что уже на технике все идет, и редко когда подключаешься полностью, как это бывает на премьерных спектаклях.
А вот Наполеон, в силу своей свежести, масштаба личности, происходящей ситуации, как шахматный детектив по жанру получается. Когда все решается на полутонах, полувзглядах, полутекстах и паузах. Здесь так просто на технике уже особо не поиграешь. Здесь надо чувствовать и партнера, и ситуацию, потому что все мы каждый день меняемся, и каждый спектакль – это свое настроение. Все это собрать в себе и выдавать при нашей, опять-таки энергетически наполненной, подаче сложно, но жутко интересно.
А вот в кино не было у меня, собственно говоря, таких ролей. Хотя фильмография – около сорока фильмов, но все как бы так, по чуть-чуть. Был, правда, один фильм – «Месть». Там, в принципе, гамлетовский вопрос такой ставился, и ситуация совершенно банальная, жизненная. Когда на дачу к достаточно богатым людям врываются грабители, не зная, что хозяева дома, и ранят дочь. Дочь в коме, и я как глава семьи начинаю искать этих людей. Их находят, и я помню этот кадр, в тот момент, когда у меня пистолет в руках, и три беззащитных вора сидят передо мной связанные. И вот он вопрос – быть ли тебе человеком или упасть до их уровня. Ради этого кадра стоило играть ту роль, но следующий кадр был еще круче. Когда мой герой стреляет, но стреляет в воздух. Конечно, пафосно немного, но как без этого. В момент, когда мой герой не перешагнул эту черту, звонит телефон – дочь пришла в себя. Слезы у меня полились просто так, ничего играть не надо было. Мне как артисту было очень интересно сыграть эту роль.
Театр и кино – это два абсолютно разных направления. Еще в 1986 году, на съемках моего первого фильма, мне говорили: «Убери свой юго-западный темперамент и глазки. Мы не на сцене, мы в кино. Камера все видит». Этому тоже надо было учиться. Вроде, с горем пополам я как-то научился. Сейчас, к сожалению, чаще всего приходится отказываться от ролей в кино. Нельзя театр запускать. Но я не против, сниматься два-три съемочных дня в месяц в каком-нибудь эпизоде, чтобы не терять навык. Вот год назад: у меня один проект заканчивается в кино, и должен второй начинаться, а у меня со спиной проблемы. В общем, в один из съемочных дней меня в кадр вносили просто на руках, такая боль была невыносимая. А на следующий день мне надо было ехать на другую площадку начинать проект. И я вместо этого звоню своему агенту и говорю, что ложусь в больницу. Уже через день мне сделали операцию на позвоночнике, а на четвертый день я был на съемках на костылях. На седьмой день я играл в театре Воланда, поменял мизансцены, убрал быстрые переходы, выходил с палкой и играл. И так многие артисты: и с температурой, и со сломанными ключицами выходят на сцену и играют. Это наша жизнь. Артист, как у нас принято, только в одном случае может не выйти на сцену – если он умер.
– Олег Николаевич, готовясь к интервью, с интересом узнала, что Театр на Юго-Западе участвует, и весьма успешно, в чемпионате московских театров по мини-футболу. Расскажите об атмосфере этих соревнований, о своей команде. Есть ли особые противники? И приходит ли зритель театра поддержать Вас на стадион?
– Что-то эта история затихла в последнее время, но мы участвовали, да. Это была комедия. Даже я играл, уж на что я не футболист. Наша команда вышла, а там противники стоят, не помню, то ли РАМТ, то ли еще кто-то, у всех форма, номера, фамилии. И тут мы выходим – ну вот как ходят люди в Крыму по пляжу: в шортах, в сланцах, в маечках. У нас была примерно такая команда туристов по мини-футболу, причем пляжному. Потом мы форму заказали, и до сих пор у нас она есть, но то ли мы как-то совсем уже забурились под землю, то ли чемпионат не так активно пропагандируется, давно уже не играли что-то. А вот форма эта футбольная нам еще не раз пригодилась. В одном из спектаклей, «Встреча с песней», я ее использовал. Мы сделали замечательный, потрясающий номер про футбол. В общем, форма у нас есть и, если чемпионат начнется, мы всегда готовы ответить на вызов. Да и ребята наши тренируются периодически, форму поддерживают.
– Расскажите о ближайших планах. Что нового зритель увидит на сцене?
– Трудно удивлять в последнее время, но постараемся. Наташа Бухальцева будет делать «Тиля». Буквально недавно предновогодние премьеры были, «Циники» и «Зойкина квартира». К лету Олег Анищенко планирует «Покровские ворота» ставить. Ну а дальше уже в следующий сезон. И еще у нас обязательно будет большой спектакль 26 августа, к 70-летию нашего основателя – Валерия Романовича Беляковича. Мы обсуждаем сейчас форму программы. Я специально отпускаю артистов пораньше в отпуск, чтобы мы вышли в этот день и были здесь, на родных подмостках. А дальше посмотрим.
У меня есть несколько мыслей, которые бы мне хотелось осуществить, посмотрим, какая из них быстрее созреет: «Рецепт ее молодости», «Король Лир». А еще что-то из Островского хочется поставить, попробовать его в «юго-западном» стиле. Не знаю, что созреет первым. Бывает, что раз, и делаешь, сам не зная, откуда это пошло. Был такой опыт в конце того сезона, выбрал пьесу «Шерлок Холмс и невидимое существо», оригинальная совершенно история, то есть не Конан Дойл. Я как-то ею загорелся: простая, душевная, но в то же время детектив. Такого у нас на сцене практически никогда не было, с наслоением лирических линий. Мы с артистами ее и так, и так, и музыку, и сценографию – ну не идет и не идет. Прихожу домой, а там стопка сценариев лежит из, что называется, неизданного. А ну-ка, ну-ка – «Примадонны» – да! И все. Перед запуском размяли материал, структуру спектакля собрали. После отпуска мы пришли, где-то дней 10 еще порепетировали и сыграли премьеру.
Вот как оно бывает? Иной раз мучаешь, мучаешь, ну не идет. Значит, отставь, оно все равно где-то в подкорке остается. Так что планов у нас много. Четыре премьеры за сезон, не считая «Арт-Кафе». Поэтому приходите и знакомьтесь просто с театром. У нас репертуар обширный, на любой вкус, начиная от детских спектаклей и заканчивая взрослыми.
– А что за постановки в «Арт-Кафе»? Получается, наверху большая сцена, а тут малая?
– Можно и так сказать. Переставляются все стулья, они все пронумерованы, и тоже становится зрительный зал. А вот этот черный квадрат превращается в сцену. Тут есть замечательное, хоть и попроще, чем наверху, световое оборудование, пульты звуковика. В «Арт-Кафе» есть возможность артистам и режиссерам сделать все что угодно. Поставить так называемый неформат для большой сцены. Но определенные требования к творческим параметрам все равно есть. В «Арт-Кафе» и артисты театра работают, и приглашенные какие-то люди, которым хочется высказаться в таком формате андерграунда.
Мы даем эту возможность высказаться, главное – чтобы было интересно зрителю. И полноценные спектакли тут ставятся, но более компактные, более камерные. А еще в «Арт-Кафе» периодически проходят встречи со зрителями и «BOOK-Марафон». Это такой формат, когда берется какая-нибудь пьеса, мы общаемся с нашими зрителями, в основном с молодым поколением, о чем пьеса, мотивации героев, а потом это выливается в их сочинения, например, последняя была «Ромео и Джульетта», а до этого – «Мастер и Маргарита», «Ревизор». Я здесь встречаюсь со зрителями в конце сезона. Условие для входа сюда одно – принести вопрос. В прошлом сезоне собрал огромную стопку вопросов, и мы часа три почти общались. Это сближает театр и зрителя. Мы всегда открыты и разнообразны, что, в общем-то, нас и спасает уже много лет.
Беседовала Екатерина Горлова
фотографии предоставлены пресс-службой Театра на Юго-Западе
